пятница, 3 мая 2013 г.

Восход.


Однажды, если у меня будет очень хорошее настроение, это творение таки дорастет до чего то толкового, но пока оставляю так, опять же, дорастет ли оно до чего нибудь, будет сильно зависеть от конструктивности критики, и желании продолжать эту печальную вообщем то историю....

Мир Великого Восхода. 
- Правее! Правее давай! Кому сказал! Двигай на право! Быдло тупое! На право я сказал! Ща дубинкой почки опущу!
- Мих! давай назад!
- Валим отсюда!
- Эти козлы точно стрелять начнут! Пошли, пошли, валим!
Именно так начался год великого восхода по крайней мере для Миши Соловьева. Рос он в обычной семье, в детстве был в меру послушен, правда часто болел, и к своим двадцати годам получился из него субтильный юноша со взглядом горящим, и во взгляде, нужно заметить, не читалось ни особого ума, ни особого шарма, ибо был он абсолютно средним, полностью средним молодым человеком, и по моде того времени не одевался, и в институте не доучился - по своей природной лени. Но нужно заметить дураком он тоже не был, а если точнее был очень хитер, и там где у умных людей работает логика и разум,  у него работала хитрость и чутье, а чутье он имел почти звериное, и чувствовал спинным мозгом, нужный так сказать момент. За что его особенно никто и не любил… Девушек он тоже чурался, тут ему его чутье отказывало, но может оно и к лучшему.


Как известно всему рано или поздно приходит конец, и 12 апреля 2012 года Михаил Соловьев, по стечению обстоятельств попал на студенческий марш, хотя студентом по правде говоря уже как год не являлся, и его основными занятиями были ничего неделание, и вялые попытки откосить от армии, осуществляемые исключительно по настоянию матери, которая понимала, что в армию ему нельзя ни под каким соусом, особенно из за полной неприспособленности к жизни. Но…
Студенческий марш надо сказать организовали не совсем студенты и цели он носил больше политические, нежели развлекательные, и текущий начальник УВД не будучи дураком, прекрасно понимал, что от излишней политической инициативности очень хорошо лечат регулярное трехразовое питание, физические нагрузки, и хоровое пение.
А где как не в рядах вооруженных сил можно получить и то и другое и третье? И естественно марш был взят под неусыпный контроль как сотрудниками МВД так и сотрудниками военкомата. Кстати нужно заметить что местный военком недолюбливал начальника УВД и наоборот, ибо первый был худ высок и лыс, а второй наоборот толст, весел, и отличался не столько ростом, сколько почти шаляпинским басом. Естественно симпатия между настолько непохожими людьми так и не возникла, но по вопросу студенческого марша они проявили завидное единодушие.
Марш, надо сказать, кончился так толком и не начавшись, а молодых людей после очень быстрой проверки документов, либо их отсутствия, большей частью, направили в приемник областного военкомата, где в свою очередь им предстояла медицинская комиссия, получение личных дел и ожидание «покупателей», для доставки в войсковые части для дальнейшего прохождения службы. И да. Мишеньку первый раз в жизни подвело его чутье, и не спасла природная хитрость. Его достаточно быстро скрутив, поместили в автобус типа ПАЗ, вместе с другими молодыми отморозками, и повезли в приемник.
Тут он первый раз понял что такое несправедливости жизни и как же обидно оказаться не только в дали от дома, но и в дали от даже мало знакомых людей, так как персонажи собранные в пазике были в своей массе широкоплечи, короткострижены, глаза имели маленькие, а кулаки наоборот большие. И на студентов они были похожи так же как чау-чау на матерого волкодава. И это сильно сказывалось на душевном спокойствии Мишеньки, а по правде говоря ввело в панический ступор. Можно с уверенностью сказать, что их отношение к студенчеству было очень опосредовано, но тем не менее жизнь оказалась несправедлива и к ним. Однако же  к подобным приключениям они были морально готовы и в автобусе вели себя весело, непринужденно, и переходили от оскорблений личного состава УВД к  локальным актам вандализма, с завидным упорством, несомненно заслуживаающим лучшего применения, царапали на потертых креслах «менты козлы», и прочие творения ума молодого и если быть совсем уж честным не очень трезвого, да и не далекого.
По приезду в областной военкомат, и после первичной сортировки, будущие защитники отечества начали знакомится, обмениваться впечатлениями, а самые ретивые даже начали развлекаться легким членовредительством. Поводы при этом были самые разнообразные, от сигаретки не найдется, и до ты не тру метал слушаешь. Естественно юный господин Соловьев был далек  от подобных развлечений, как и от тру, так и не тру метала, за что получил пару оплеух, забился в угол и больше не отсвечивал.
При том присутствие духа к нему вернулось, как и его чутье. Которое отчаянно кричало, что ничем хорошим эта история в принципе закончится не может. Собственно на этот раз оно его не подвело, несмотря на усилия матери, Мишеньку никто без возврата долгов родине из военкомата отпускать не собирался. Единственное что удалось его матери, это устроить сына в часть рядом с родным городом, а точнее в 30 километрах от черты города, часть по отзывам была образцовой, но секретной, однако увольнения домой практиковались достаточно часто. Ибо на солдат срочников в этой части никто особо не надеялся, и служили они там скорее по привычке оставшейся из советского союза, так как войсковая часть без как минимум двух рот срочников казалось современному военному начальству делом совершенно немыслимым, и более того, совершенно неприемлемым.  
Благодаря стараниям матери, Михаил стал писарем в штабе, поселился он в каморке там же, год института потерян был не совсем зря  и зачатки компьютерной грамотности ему вполне помогали справляться со своими обязанностями. До 26 августа 2012 года его служба шла абсолютно спокойно, а так как кормили вполне калорийно хоть и не очень вкусно, он даже приобрел некоторую округлость, и даже перестал производить впечатление больного рахитом гусенка. Часть в которой он служил, была действительно секретной, и принадлежала к разряду чудом выживших военных научных центров, которых на территории необъятной нашей родины осталось… да не осталось, кроме этой пожалуй.
Итак, 26 августа 2012 года в 14,45 по московскому времени Мише Соловьеву поставили задачу, перепечатать приказ, так как документ был секретный с его текстом ознакомится не выйдет, но приблизительный смысл его сводился к следующему Научной группе приступить к испытаниям установки на объекте, находящемся на территории части,  кстати, часть эта была истыкана разнообразными антеннами как еж иголками, и что за установку хотят испытывать, он и понятия не имел. И назначить испытания на 5.25 утра 27 апреля. Перепечатав приказ, попив чаю с печеньем, и прочими нехитрыми и доступными штабному писарю способами скоротав время, Мишенька ровно в двадцать ноль-ноль завалился спать…
В пять утра всю часть подняли по тревоге, как и было запланировано. Весь личный состав был размещен в укрытиях находящихся метрах в трех под поверхностью земли, в том числе и рядовой Михаил Соловьев, в пять двадцать пять утра, была запущена установка не было ни землетрясений, ни вспышек, ни грохота, в пять сорок пять, старший сержант Гавриленко по сигналу с центрального пульта отдраил внутреннюю дверь укрытия, и увидел, что внешняя металлическая дверь ангара в котором находился вход в укрытие номер четыре светится странным малиновым цветом, приблизительно как остывающий метал на наковальне кузнеца. Естественно желание выходить у него как то само собой отпало.
Соловей! Ко мне! – Говриленко сказал достаточно тихо, но Миша его таки услышал.  
- Есть!
– Значить слушай сюдой. Ща пойдеш к оон той двери выяснишь чего там да как и назад с докладом, понял Михуил?
– так точно! Товарищ сержант, сей момент!
Несмотря на то что Гавриленко рос в тихом украинском селе и понятие сарказма, как иронии, было для него чуждо и непонятно, подвох он все таки почувствовал, и рядовой Илларионов получил изрядное дополнительное ускорение полученное от коленки своего старшего товарища. Но спустя пару шагов спинной мозг, интуиция и чутье, все сразу, буквально закричало, что вот они, последние секунды, его в сущности никчемной жизни. И тут как не странно разум и сила приказа, вернее страх перед товарищем Гавриленко, пересилили, и вызвав приток адреналина настроили Мишку на лад очень осторожный, внимательный и вдумчивый. Шаг его изменился из расхлябанной походки раздолбая в кирзачах, превратился в почти кошачью поступь, взгляд стал серьезен и холоден, и походил он теперь больше не на недоразумение в форме, а на этакого дворового кота бандита.
Тишина пугала люто. Только дыхание Миши и Гавриленко нарушало тишину, даже звук шагов заглушало биение сердца рядового, и шепот Гавриленко когда до двери осталось шагов пять:
– ну чо там?
Чуть не отправил рядового Соловьева в обморок, шепот помог его чутью сработать, собрать в кучу истрепанные шоком нервы. Он увидел странное ярко белое пятно на полу, слишком яркое, не может таким быть серый бетон, подумал он, осмотрелся по сторонам, и поднял взгляд вверх, туда где было маленькое оконце. За ним был нестерпимо яркий квадрат света. Слишком яркий, слишком белый, слишком… для такого яркого пятна даже превосходные степени были малы. Наконец Миша подошел к двери он уже обливался потом, он никак не мог понять то ли от нервного напряжения это, то ли в ангаре стало настолько жарко, каждый вдох стоил ему многих усилий, и каждый глоток горячего почти раскаленного воздуха не давал ему облегчения. Он протянул руку к двери и почувствовал сильнейший жар, и тут паника взяла верх, Мишенька побежал в спасительную темноту укрытия. Гавриленко рванул за ним, он суматошно задраил внутреннюю дверь, и увидел, что Михаил сидит, тупо уставившись в стену. Парень из роты мобильной охраны очень удивленно посмотрел на старшего сержанта
– гаврило, в чем там дело?
– да черт его знаеть, ни биса не понимаю, ответил гавриленко,
- слыш дрыщ, ты чего улепетнул то? - Спросил он у Мишки,
но тот сидел в странном оцепенении и голоса до него доносились как бы из далека, и смысла слов обращенных к нему он в общем то не понимал.
- Соловей блять! Встать!
-  к тебе старший по званию обращается,  - прорычал гаврила, который в минуты бешенства, как и в минуты испуга, почему то сразу терял свой непередаваемо украинский говорок.
Миша встал. И привычное уже обращение, таки вернуло разум, хоть и на короткое время, и он смог доложить что ничего кроме яркого света, слишком яркого, какого то не настоящего, он не видел, и что дверь раскалена на столько что к ней не прикоснуться. Гавриленко как мужик бывалый, отнесся к его словам с изрядной долей недоверия, но так как красную дверь и запах гари сам прекрасно помнил, принял во внимание в общем то весь мишкин доклад.
- мужики чо делать будем? - Спросил он явно обращаясь ко всем присутствующим,
которых было 12 человек включая его, и как старший по званию и имеющий опыт службы в кадровых частях он естественно решил выслушать предложения, и отправить исполнять особо инициативных. Предложений не поступило. Все разом загомонили, бестолковый гомон быстро сменился тишиной. Гавриленко беглым взглядом осмотрел личный состав, стены, лавки вдоль них, и взгляд его остановился на фильтро вентиляционной установке, - так нестер, запусти фильтры, Ильяс, проверь воду, остальные проверить укрытие на наличие продуктов питания.
Нестеренко подошел к установке и потянул рубильник вниз, где-то за стеной заворчал мотор, из металлического короба воздуховода потянуло теплом, затем резким жаром, потом мотор хрумкнул пару раз и замолчал, но жаром из короба веяло нестерпимо. Погас свет.  Нестеренко крикнул:
– мужики сюда!
на его крик прибежали все. Даже Мишенька.  Все смотрели как из короба потянулся легкий дымок и раскаленный воздух, Нестеренко подошел к коробу и почувствовал как от жара у него затрещали волосы.
- Так мужики…  - задумчиво выдохнул гавриленко - берем ченить тяжелое и затыкаем эту дырку, а то угорим в жопу.
Посредством таких нехитрых инструментов , как два кирпича, с неведомо какими целями принесенными в укрытие, короб смяли, но металл оставался горячим чрезвычайно.
- Хуч яйцы жарь - по меткому комментарию Нестеренко.
Люди в укрытии собрались очень разные, единственное что их объединяло это форма, видели они друг друга даже на территории части достаточно редко и знакомы фактически не были, поэтому дружеских бесед не было, все сидели в состоянии близком к немому. Все чувствовали что то что случилось сегодня изменит их жизнь на всегда. И все чувствовали что пришло горе. Большое горе для всех.
***
Никто не знал сколько времени прошло, но никак не меньше трех, а то и четырех часов, время подходило к обеду, может часам к двенадцати, в убежище стало совсем жарко, нестерпимо воняло горелой краской, глаза начинали слезиться. Ребята уже раздетые до пояса начинали задыхаться. Спиртовой термометр на стене показывал температуру 48 градусов, и медленно но уверенно, полз к 49. пить хотелось нещадно, но воды не было, еды кстати тоже. Общая картина сводилась к тому что все лежали на полу и пытались дышать. На большее сил не хватало, спустя еще какое то время, которое для Мишки и многих других превратилось в вечность, температура начала падать. И остановилась на 35 градусах. На поверхности было 23 часа по московскому времени. И поверхность никто уже не смог бы узнать…
Немного придя в себя, Соловей даже предложил:
– Мужики. Мы же тут так и так сдохнем, надо на разведку еще раз.
Такое предложение было абсолютно не типично для него, и тут говорил в большей степени перегрев и обезвоживание, чем его великая интуиция, но и она присоединялась к голосу разума, который говорил что тут явно не выжить, и надо искать место для выживания более подходящее. Гавриленко согласился:
- а як жеш давай, я ты и нестер собрались и пошли посмотрим, что там за пекло бисово.

С трудом отдраив внутреннюю бронированную дверь, они отскочили назад, нестерпимо воняло гарью, воздух был сух и горек, Говриленко хакнул и командирским тоном буркнул:
– ну че зассали то? Пошли!
Притерпевшись к вони они действительно вышли к внешней двери ангара. Дверь как будто смяли, металл повело, и была она не темно зеленая как с утра и не малиновая как днем, а черная, засаженная, и несло от нее пожаром и бедой, сквозь щель было видно что темно не стало, а было как то сумеречно что ли. Нестер ногой отодвинул ее створку, и они вышли…
Мишка кашлял не переставая. От гари слезились глаза, легкие горели, у него было чувство что он их выплюнет вместе с кашлем. Сильнейший ветер обжигал легкие и поднимал облака черной пыли и пепла которые лезли в ноздри, уши, глаза. У него не было сил даже оглядеться по сторонам. Да и желания тоже не было. Он был уверен что ничего хорошего не увидит.
Нестеренко отличался более крепким здоровьем и тяготы переносил с уверенным оптимизмом, он был уверен что все кончится хорошо и в добавок с выгодой для него. Имея 7 классов образования он отличался изрядной предприимчивостью и даже в части имел маленький но постоянный доход который к завершению службы должен был составить неплохой капиталец. Но оглядевшись он понял что капитал ему больше не понадобится и вместо зеленых американских президентов, надо было ставить на водку, соль, гречку, и даже на тушенку. Потому что вокруг был ад, вернее даже ада уже не было. Небо было черно красным. Огромная черная туча, от которой замогильным красным светом отражались огни пожаров, леса не стало, вместо него стояли обугленные остовы деревьев, трава превратилась в черный и пепельный хрустящий ковер, ни в одном здании не было стекол, из всех окон тянулись струи дыма, машины стояли на несгоревших дисках, из под которых торчали петли корда, сгорело все что могло гореть, все что не могло гореть или горело с трудом струилось жаром, настолько нестерпимым что близко было просто не подойти. Гавриленко долго молчал потом скомандовал:
- Соловей. давай за мужиками, бегом! бегом бля!
Тот послушно поплелся не переставая кашлять.
- слышь нестер, че делать то будем?
– да черт его знает, надо по другим убежищам посмотреть и в бункер к научникам заглянуть может еще живые есть.
– Дело говоришь.
– Ща народ соберем и будем бля  разбираться что ж за дерьмо то случилось.
Спустя минут этак 20 все двенадцать человек вышли к укрытию номер три. Находилось оно метрах в восьмистах от четверки. Внешняя дверь была сорвана, в ангаре стоял догорающий уазик, а дверь была завалена кирпичами, остатками арматуры и неведомо чем еще,  видимо от того что бак взорвался, и части разлетающейся машины повредили стены и крышу входа в убежище, нестер сказал:
– ух ты ж… разбирать целый час будем, ну мужики начали!
Прошло 3 часа пока они освободили дверь, дверь оказалась заблокирована изнутри, постучав по ней куском арматуры с немаленьким куском бетона на конце они долго прислушивались, но в ответ они не услышали, ни криков ни  стонов ни стуков,
- в общем, в ответ тишина – истерично засмеялся нестеренко,
-  нестер не ссы -  сказал Игорь Батов, - ща откупорим,
и размахнувшись со всей силы, которой было очень не мало, долбанул по двери той же арматуриной, все вслушивались в тишину.
– да что они вымерли там? – прохрипел Соловей,
- похоже на то -  задумчиво сказал гаврило,
Они пошли дальше, укрытие номер два оказалось открытым и пустым, зато там нашелся бак с водой. Ребята кинулись на воду как звери, они упивались, Миша не склонный к поэтическим сравнениям в своей предыдущей жизни, подумал, какое божественное наслаждение, поймав себя на такой нетипичной мысли он очень удивился, но продолжал пить не останавливаясь, пил пока не заболел живот, потом снова пил, изгоняя следы мучительной жажды и усталости. Вода была теплая, воняла тиной, соляркой, и еще чем то жженым, но большего наслаждения никто из них не испытывал, ведь до этого никто из них не сталкивался с муками жажды, и они не умели ценить воду, она была для них делом обычным, и в принципе не заметным.
В укрытии номер два они обнаружили гору обгорелых тел такую большую и страшную что зайти в него так никто и не решился. А вот бункер научной группы оказался обитаем, в нем было четыре человека, майорша лет сорока, два капитана из охраны и девчонка лет двадцати пяти, которая была секретарем - порученцем у майорши. Госпожа майор была словно высушена жизнью, из частей выступающих на ее теле особенно выделялся нос, был он длинным и чуть крючковатым, и на нем пряча глаза громоздились массивные, чуть затемненные очки.
Про таких баб говорят прошла она огонь воду и медные трубы, походку она имела боевую, жизненные принципы у нее были просты и понятны, в отличии от научных, которые с первого, да и со второго взгляда были понятны не более чем китайская грамота тому же сержанту Гавриленко. Хоть и вся ее научная подготовка кричала этого не может быть, ее глаза сквозь дымчатое стекло очков четко видели происходящее, и она им верила. Было ли ей страшно? Возможно, но любопытство и желание разобраться в происходящем пока перевешивало во много раз. А так как излишней горячностью она не страдала, то встречу с кучкой молодых служителей отечества перенесла фактически без эмоций, ребят завели в бункер, напоили, выдали рации, и вручили каждому комплект из респиратора, изолирующего противогаза, и нескольких фильтров к первому.
После этих процедур, госпожа майор представилась,
- майор Иващенко, Наталья Николаевна, старший специалист научной группы проекта,
- старший сержант доложите обо всем что видели!
гаврило и доложил. В красках. Особенно красочно звучали в его докладе елки иголки, бисова мать, и бисово пекло. Из его доклада майорша почерпнула в принципе все что хотела узнать, и сказала:
-  ну что котятки, мы в боольшой жопе, а сейчас не рассиживаемся, а блокируем двери восход скоро.
Бункер был оборудован перископом наблюдения, и ребята видели как в 5, 25 утра горизонт стал не привычно розоватым, а нестерпимо белым, и вместо восхода солнца, запылало синеватым безумно ярким, сумасшедшим светом все небо…
***
Выписка из доклада руководителю проекта:
Настоящим подтверждаю, запуск установки в рамках проекта прошел успешно, на 5 секунде работы установка вышла из под контроля, вызвав необратимые изменения в верхних слоях атмосферы. На данный момент установлено что в радиусе 10 километров от установки верхние слои атмосферы полностью потеряли озоновый слой, так же установлено что линии магнитного поля проходящие над зоной испытаний изменили свой вектор, аномальное поведение магнитных полей остается необъяснимым, но над зоной испытания внешние магнитные поля образовали кольцо, и жесткое космическое и солнечное излучение беспрепятственно проходит к поверхности земли, также докладываю что значительно увеличилась солнечная активность, яркость солнца стала больше на четырнадцать процентов. Данные факторы скорее всего привели уничтожению населения на указанной территории, кроме того можно с уверенностью утверждать что за счет пожаров полностью уничтожены все живое в радиусе испытаний.
Обращаю Ваше внимание что аномальное пятно расширяется с катастрофической скоростью, до 20 километров в сутки. Рекомендую провести эвакуацию населения, начать постройку термостойких бункеров – убежищ, для сохранения населения. В противном случае в течении пяти шести месяцев от человечества, как вида, ни останется ничего кроме пепла. Прошу разрешения распространить информацию союзным государствам, т.к. в течении трех, пяти суток аномальная зона достигнет границы нашего государства.
Начальник группы защиты проекта, Дмитриев А.В. …
***
Майор Иващенко застрелилась из табельного пм на третьи сутки, после безвылазного сидения за малопонятными формулами, графиками и таблицами. Ее секретаря и порученца звали Ольга, девушка что называется, была в теме, и выкладки начальницы были ей как минимум доступны, а некоторые вещи так и полностью понятны. Девушка с ярко синими огромными глазами, и тонкой талией для пацанов была как красная тряпка для молодых бычков, но как не странно общалась она чаще с Мишенькой, чье смущение она приписывала своей красоте, а не нелюдимости последнего. Он действительно мучительно ее стеснялся, и чаще всего отделывался односложными фразами. Но в глазах его зажегся новый не появлявшийся там раньше огонек.
Соловей старался почаще оказаться поближе к ней, и даже помогал разбираться с частью бумаг, сортируя уже никому не нужные приказы, от действительно важной, и чаще полностью непонятной для него научной галиматьей, которая могла хоть как то помочь им выжить. Среди этой кипы бумаг иногда попадались документы более чем на пятьдесят процентов понятные Мишке, и он тогда с интересом в них вчитывался, за счет своего чутья он додумывал оставшуюся половину и до него постепенно доходил масштаб произошедшей катастрофы, как и причины побудившие майора Иващенко к самоубийству. В чем то он был с ней согласен, знать что ты хоть и косвенно виновен в гибели такого количества человек, он такого себе и представить не мог, да и не хотел, иногда ему даже казалось что с таким грузом на своей совести он бы тоже застрелился.
Миша  на самом деле любил общаться, просто люди которых он знал, не очень хотели общаться с ним. Для них он был не понятен, и с самого детства ему пришлось пестовать в себе, умение обходиться скудными фразами, и с возрастом все больше замыкался в себе, в душе оставаясь не таким уж поганцем, как казалось с первого взгляда. Беседы с Ольгой с каждым днем становились все оживленнее и он даже начал искреннее ей улыбаться. Их объединяло очень многое, и боль утраты родных, и одиночество, и вакуум которым их окружили сослуживцы, стал для Ольги и Мишки спасительным, в нем было так легко спрятаться от ужасов реальности, которых становилось все больше. Ольга в свою очередь даже начала находить его симпатичным, и чувствовала, что за угрюмостью скрывается гораздо больше чем могло показаться при мимолетном знакомстве, она была готова сделать все что бы он раскрылся,  стал с ней настоящим живым человеком. Соловей естественно ничего такого не думал, для него это была вообще первая девушка которая обращала на него внимание, и ему хотелось продлить это как можно дольше.
- Странно всё-таки устроен мир, мы тут почти мертвы, и мы почти счастливы когда вместе, по крайней мере пока не вспоминаем про то где мы, и что с нами происходит, думал он.
Ребята к их общению относились нейтрально,  было совершенно не до этого.Хватало  проблемы гораздо важнее…
Во время одного из выходов, ребята сильно задержались. Причиной задержки стал бак с водой который они нашли в укрытии номер три, там кстати и находился весь личный состав их части. Когда они вскрыли бункер, их встретила тишина, темнота и жар, воняло в бункере как на скотомогильнике,  как удалось выяснить ребятам причиной смерти стал не задраенный воздуховод, а температура с наружи днем доходила до 240 градусов, это еще Иващенко установила. И после восхода ребята просто умерли от перегрева, в первые же минуты, т.к. укрытие было большое, и фильтро-вентиляционные установки работали на полную мощность.  Придышавшись, Гавриленко сам полез обследовать бункер, в баке с водой было еще литров триста, пройти мимо они естественно не смогли, и вышли оттуда почти на восходе.
Нестеренко сгорел, не успел к бункеру, остальные ребята вернулись в разной степени обожженными, и как результат тихи, грустны и неактивны. Исключительно везло только Мишеньке и Гавриленко на обоих пока не было ни царапинки. Воды у них хватало, получилось найти несколько ящиков тушенки, и мешок картошки, так что голод им в ближайшие дни не грозил, но Гавриленко чувствовал что это не надолго, от чего не мог спать, осунулся, и даже забыл про бисову мать, а говорил голосом тихим и не эмоциональным. У ребят выходивших на поверхность кроме ожогов начался кашель, лезли волосы. Миша как существо хитрое к подобным вылазкам не стремился, и выгнать его из бункера можно было только пинками. Как кстати и Гавриленко, которому в последние дни хватало забот и в бункере. Он уже неделю пытался разобраться с системой связи, на всех частотах и на всех проводных каналах было, по меткому выражению гаврилы, тихо как в танке. Не отвечал никто, Гавриленко был уверен что ответить должны, у него была не надежда у него была уверенность. Он знал что в других частях, в крупных городах, где то должны быть выжившие. Обязаны быть. Девчонка секретарша разбиравшая записи Иващенко сидела за столом не отрываясь, и нашла наконец материал относившийся к аварии на установке.
Утром она позвала ребят:
– значит так, -  я понемногу начинаю понимать то что произошло. По крайней мере частично. Ребят на поверхность нельзя. Вообще нельзя. Никому, там радиация. И куча излучений, там смерть. И сидеть здесь тоже нельзя. В городе должен быть бункер безопасности, но тридцать километров мы за ночь не пройдем. А здесь продуктов и воды нам хватит на неделю. Не больше. Что будем делать? Капитан до этого молчавший сказал:
– тогда надо избавится от лишних ртов.
И достал пм из за пазухи. Рука державшая ствол тряслась. Глаза его хаотично бегали по лицам солдат, Михаил заметил как по виску капитана стекает маленькая капля пота, и как бьется рядом с ней вена. Второй капитан, протянул руку к нему и заговорил как с ребенком:
– тихо, тихо, успокойся, не кипятись, все будет хорошо, успокойся.
– Да не будет уже ничего! Ты то понимаешь что мы последние! Больше нет никого! Нигде! даже ЗАС не работает! Все! Конец всем и всему! Не будет никакого спасения, никому, ни тебе, ни мне не им. Это смерть, понимаешь?
Капелька пота остановилась на бугорке вены и истерично шарахалась вверх, вниз, вверх, вниз. Это движение полностью захватило Михаила и он не мог отвести взгляд от чуть седого виска капитана.
-  Медленное умирание, или от лучевой болезни, или от голода и жажды! Лучше уж так.
По его щеке поползла слеза. Он давился слезами, потом вытер лицо рукавом, засмеялся, смех его был настолько громок и пронзителен что Мишка вздрогнул. Капитан взял пистолет двумя руками. Капелька сорвалась с виска и полетела вниз. Он начал стрелять…
Первая пуля попала в лицо тянувшего к стрелявшему руки капитана, вторая в живот девчонке. Капелька коснулась пола. Мишка упал. Оставшаяся обойма была расстреляна меньше чем за полминуты, капитан поднес щелкающий бойком пистолет к своему рту, зажал ствол зубами, и продолжал нажимать на курок.
Гавриленко вышел из оцепенения и кинулся на капитана, он выхватил пм и начал колотить им по лицу офицера, он бил со всей ненавистью и исступлением на которое была способна его душа, он бил со всей силой которой позволяли его руки, он бил его как никого и никогда в жизни, нос офицера вмялся в череп, под его головой на полу появилась черная в чадящем свете самодельных ламп лужица, убийца хрипел и булькал кровью, его ногти царапали бетонный пол со страшным скрежетом, стоявшим в ушах,  в гулкой тишине кроме хрипа умирающего, хлюпающих ударов и ритмичного дыхания Говриленко не было ничего. Только запах крови и пороховая гарь. 
Он бил пока не затих обезображенный капитан, а Гавриленко продолжал бить. Брызги крови летели от него вместе с какими то алыми ошметками, но он не мог остановиться, Мишка, и Игорь из роты охраны, с трудом оторвали его от потерявшего человеческий облик трупа, гаврило мычал, рвался вперед, ему кое как связали руки за спиной, рвался еще несколько минут после чего затих, и молча смотрел на стену, по которой медленно стекали маленькие алые капли. Взгляд Миши вернулся к виску капитана, пульсирующей вены больше не было, только какой то острый ярко белый на фоне почти черной крови осколок торчал на ее месте. Он со страхом закрыл глаза.
Девушка застонала, ее стон привлек внимание Мишеньки у него тряслись руки, даже не тряслись, ходили ходуном, он подошел к ней, Ольга хлопала ресницами, и шептала:
– боже как больно, мамочка, помоги,
ее шепот часто прерывался на паузы для вдохов которые были больше похожи на всхлипы. Миша пытался обхватить ее за плечи четыре раза, он считал, почему то ему показалось это очень важным, когда ребята ее подняли девушка завыла и потеряла сознание. Они положили ее на топчан,  ее запах мешался с запахами крови, пороховых газов, и каким-то тошнотворно сладким душком. Мишу трясло. На соседнем топчане бредил обожжённый 18 летний парнишка, во время прошлой вылазки он упал на металлический лист, комбинезон его сразу загорелся, хоть и потушили его сразу, но живот руки и ноги парня были обожжены сильно. В бреду он стонал, звал мать, сестру, еще кого то.. Михаил поправил  свисшую с топчана руку и прошептал:
- надо трупы убрать,
говорить громко ему почему то было страшно, в ушах до сих пор стояли резкие, сухие щелчки выстрелов, у него было чувство что эти звуки не оставят его никогда. Игорь ответил ему так же шепотом:
-  Да. Пошли.
Почти всю ночь пришлось мыть столовую и убирать трупы, для которых нашлась прохладная каморка на нижнем ярусе. Михаил с остервенением тер белые следы от ногтей капитана на бетоне, но они почему то не исчезали. В тряпке которую он до боли сжал в кулаке, что то укололо ладонь, он ее развернул и увидел обломок ногтя капитана,  отбросил ее нервным брезгливым движением, как чумную, сел за стол. Игорь увидел как вздрагивают его плечи, подошел к нему и сказал, тихо, но уверенно:
- не надо, брат, не надо. Все хорошо будет. Справимся.
Гавриленко так и сидел молча, безучастно глядя на происходящее. Ближе к утру очнулась Ольга, Игорь ей вколол две ампулы промедола, и стоны стали тише и она то ли снова потеряла сознание, то ли уснула. Миша боялся к ней подойти, ему было страшно глядеть в огромные застывшие в немой мольбе глаза. Обожженный парнишка продолжал бредить, в бреду он начал то начинал кричать, то надолго замолкал, ожоги его приобрели желтовато синий оттенок и начали пахнуть гнилым мясом. Михаил, увидев это, сказал
– антибиотиков бы.
- А где их взять? Здесь в аптечках ничего такого нет. Да и не было наверно. ответил заикаясь Игорь, у которого была нервная икота такой силы, что каждое слово он пытался выговорить раз пять. Крики парня в ближайший час превратились в вой, вой умирающего зверя, вой тоскливый и страшный, страшный настолько что Мишка спрятался в самой дальней каморке, но  все равно слышал то затихающий, то усиливающийся тоскливый стон - вой. Он сидел на корточках прислонясь спиной к стене, обхватив себя руками и в такт вою бился затылком об стену, плечи его тряслись противной мелкой дрожью. По щекам текли слезы мешаясь с нервным потом, он жалел себя, ему было жалко своей молодой жизни, ему было жалко потерянных возможностей, ему было дико страшно, и совершенно не хотелось умирать, по крайней мере так как умирал мальчишка рядом.
- Боже как же так, как это не справедливо умирать таким молодым, как я не хочу умирать! -Думал он. 
Ему было безумно страшно, липкий противный ужас проник в каждую клетку его тела, с каждым вздохом он чувствовал запах страха, и его ужас становился больше,очень не хотелось умирать, хотя что сделать для того что бы выжить Илларионов  тоже не знал. В таком состоянии он провел не один час, постепенно вой умирающего стал тише, потом сменился еле слышными стонами... и Миша наконец заснул.
Когда  проснулся то долго сидел в тишине и темноте, его охватило странное оцепенение и апатия, ему не хотелось вставать, он засунул руку в карман и достал пистолет который вытащил еще вчера у уже мертвой майорши. В его голове не было ни одной мысли. Ему хотелось прикоснуться к оружию. Оно вселяло в него уверенность, Оно могло его защитить от всех невзгод, оно могло его спасти.
Миша долго его гладил, прикосновения к прохладному металлу постепенно возвращали ему уверенность в себе. Он чувствовал каждый изгиб, каждый миллиметр пистолета. Прикосновения к оружию доставляли ему почти сексуальное удовольствие, постепенно понимание того как прекрасно это изделие человеческих рук наполнило всю его душу, понимание того что он един с этим прекрасным инструментом охватило его полностью, он чувствовал себя пулей готовой вырваться и лететь, осознание этого факта привело его в неистовый восторг. Он проверил обойму, передернул затвор.
Встал не убирая пистолет. Пройдя двадцать шагов по коридору, зашел к еще связанному Гаврилову посмотрел ему в глаза и сделал два выстрела, вбежал Игорь, Миша спокойно поднял ствол, и сделал еще два выстрела, после чего медленно опустил руку, внимательно огляделся. Подошел к секретарше, та была в сознании, и  смотрела на него с ужасом, зрачки ее были огромного размера, какие красивые глаза успел подумать Михаил, потом поднес пистолет к ее голове, девочка замерла и зажмурилась. Он даже не слышал ее шепота:
– миленький, Мишенька, не надо, прошу, мамочка мама, как страшно, - шептала она…  прозвучало еще два выстрела. 
Интересно, почему у нее шевелились губы, подумал он. После чего поднял пистолет к своим глазам, внимательно осмотрел его, снова проверил обойму и аккуратно положил его на стол. Медленно сел, и так же медленно обхватил голову руками.
Трупы он свалил в холодильник, так они называли помещение на нижнем уровне, там по прежнему было прохладно на эту работу он потратил почти час, запер дверь, и молча, гулко топая в тишине пустых коридоров поднялся к кабинету Иващенко. Шаги его были неторопливы, размеренны и спокойны.
Впервые в жизни он ни от кого не зависел. Он чувствовал себя превосходно, его не отпускало чувство величия и единения с его оружием. Он был уверен что справиться с любой задачей. А такая задача как выжить вообще казалась ему простой и понятной. Он осмотрелся в ее кабинете, обратил внимание на огромных размеров, во всю стену книжный шкаф заставленных папками, как будто в первый раз его увидев.  После чего сел за стол и начал смотреть бумаги с которыми сегодня работала Ольга. Работал он долго, до тех пор пока не погасла чадящая лампа, сделанная из консервной банки, тряпки и машинного масла. Гарь летела с нее крупными хлопьями и воняла она ужасно, но альтернатив не было, когда лампа погасла, положил голову на руки и сидя уснул. Проснулся он от чувства голода. На ощупь он добрался до склада, открыл тушенку ножом, и жадно, руками стал есть. Съев три банки успокоился и снова уснул прямо там же. Щеку приятно холодил бетон пола.  
Ему снилась мама и дом. Ему было хорошо.
На отрывном календаре в кабинете Иващенко стояла дата 10 сентября…

Восьминог.


где то недалеко от Марксштадта,
в общем то тоже некое продолжение вчерашнего.

Утро в деревне, очень сильно отличается от утра в городе. Утро в деревне пахнет сырой травой. Cонной, тинной рекой. Утро в деревне пахнет пером от подушки, чуть чуть, пылью со шкафа, еще утро пахнет курятником, и ярким и вредным лучиком света, который как от него не прячься лезет в глаза, и почему то щекотит нос.

Утро в деревне просыпается очень рано, где то залает собака, хлопнет калитка, и мимо открытого окна протопает соседка с коровой, и порыв утреннего, радостного ветра, занесет теплый, удушливый, запах навоза и парного молока, от которого захочется чихнуть, полностью открыть глаза, и потянуться, чувствуя отдохнувшее, и по летнему легкое тело, полное сил, и летней, быстрой и яркой энергии.

Хлопнет входная дверь, калитка приоткроется со скрипом, и бабушка выйдет на скамейку рядом с домом, как говорит папка, смотреть новости...


- От! От! От!  смоори на нее! култыхается,
- Щас блять калоши все потеряет,
- Нинк, а нинк?
- Че ты как восьминог култыхаешья?
- Иди на хер отселева! Натьк!
- Как магу туда и култыхаюсь,

Натька расправила руки, улыбнулась во всю ивановскую, на утреннем солнце засияли два золотых зуба, смотревшиеся на ее лице так же нелепо, как и хоккейная маска к примеру, расставила на ширину плеч ноги, чуть присела, и изобразила Нинку, приговаривая, тык тык тык, и шевеля пальцами в разные стороны, от чего ее пузатая одетая в резиновые сапоги, и летний халат в цветочек, фигурка забавно подергивалась в разные стороны..

- Нинк блять!
- Да ты прям как Васьминог!
- Да иди ты к хуям Натьк!
- У меня давление опять!
- Ну ептвою мать! все у тебя не слава богу!
- С чаво давление то?
- Да не знаю, самогонки вона выпила, а не проходит никак!
- Да ты не такую самогонку пила!
- А какую нетакую?
-Мою надо было!
…. Расстояние между собеседницами сократилось метров до пятидесяти.

Баба Валя уселась по уютнее на высокой скамеечке, прижатой к забору, платок, завязанный крепким узлом, делал ее издали похожим на нахохленного востроглазого воробья, который сидел на жердочке, и пытался согреться.

- Вальк! а Вальк?
- А ты че молчишь?
- Сидииииит, понимате ли!
- Че сидиш та?
- С давлением та че мне делать а Вальк?!
- Да штош ты с ним делать то будешь? - поудобнее пошевелившись, и перестав быть похожей на воробья, а став похожей на уютный клубок шерсти, прислоненный к стене, сказа Баба Валя.
- Ничего ты с ним не сделаешь..
- Девчааат! а девчаааат! пошли ко мне наливку то пробывать? раздалось из за соседнего забора,
- Совсем наливка то подошедше! Хорошая наливка то! Крепкая!
- Дрожжами не пахнет совсем, Идем идем, пока дед не выдул. А то вчера ходит, Фуражку понадел, и ходит, и ходит, слюни распустивши!

- Вальк, а мой то к тебе за бутылкой не приходил? - снова раздалось из за забора, подозрительно, и не доверчиво.

- Не не приходил!
- Ты ему, слыш, не давай бутылку, то!
- А то я те пизду то набрею!
- Да не дам, не дам я иму ничаво!

Из Нинкиного окна высунулась ушастая, расцарапаная, детская мордашка, и громко крикнула:
- БААААА! А это как???
Нинка, судорожно перекрестилась:
- Ой ты блять господи прости дуру старую, (потише),  деточка, (громко и слышно!) А ты не слушай их дур то старых, они то наговорят!!
- Ух лярвы, при детях то!
Из за забора показалась маленькая востроносенькая старушечья головка, оглядела все вокруг, спряталась обратно, и снова громко:
- Научите щас малова та! ой научите!
- Пошли ко мне гаварю вино пробывать,
- Ну пошли.
Старухи зашевелились, и о чем то гомоня, скрылись за забором..
Хлопнула дверь летней кухоньки, наступила тишина.

Только горлица, на столбе рядом с домом, растревожено гулила..
- УУУ! Рогатки на тебя нет, Подумал Мишка, и спрятал улыбку под одеяло. Лучик опять начал колоть глаза и щекотать нос. Мишка отвернулся, закрыл сперва один глаз, потом другой.. Начал засыпать...

Шел шестой час утра...

четверг, 2 мая 2013 г.

Горбун


Очередной экзерсис, может рассматриваться как некое идеологическое продолжение прошлого....

Где то недалеко от Марксштадта.

- Мам, а откуда он взялся?
- Не знаю малыш, говорят, что иногда, очень очень редко, наверное один раз за целых сто великих переходов, рождается такой как он, - сказала высокая, тонкая, почти призрачная в свете луны фигура, фигура.
- А может еще реже. - задумчиво добавила она.
- Маам? А зачем он нужен? Он же такой страшный?
Мама улыбнулась, и погладила малыша по головке:
- он не страшный, он просто чуть чуть другой - улыбкой в голосе сказала она.
- А ты видела таких мам?
- Нет малыш, таких еще не рождалось, с такой же доброй улыбкой сказала она,
- Спи завтра будет новый день и ты сам все увидишь...
- Хорошо мам...
-Сплю.

- Ой какоой посмотри мам!
- У него такие ручки коротенькие!
- Погляди какой толстый!
- И горб какой!
- Прямо страх!
- Мама, а я не хочу что бы он жил у нас!
- Сынок, старейшина отдал его нам, и мы должны выполнять его волю. Это большая честь сынок, что он будет жить с нами.

Высокая, тонконогая фигура матери, смотрела, на маленького, нескладного, забавно гукающего уродца, который пускал слюни своим огромным ртом, а когда улыбался, из за ужасных, острейших, и длинных на вид зубов, выглядывал, еле заметный похожий на пупырчатого червяка язычок.

Несмотря на свою внешность, уродец, был на редкость бойким, и даже его огромный горб, казалось ему совершенно не мешал, он, на своих коротких ножках, бойко семенил за детворой, так же ловко, как и остальные дети, лазил по сводам общинного тоннеля, и так же как и остальная детвора был падок на проказы..

Даже подбил однажды малышню забраться в кормовые тоннели, где Старшие и Старейшие, обдирали со стен съедобные слоевища, которые, потом складывали в кипы, и несли в жилые тоннели. Старшие посмеялись, но назначенная мать, расстроилась, и смотрела на маленького проказника, с укором, недоумением, и жалостью. Так ей было стыдно.

К сезону большого солнца, перед самой миграцией из великого дома, дети уже подросли и окрепли, горбун тоже, на общинной еде, которой давали ему достаточно много, даже по сравнению со старшими товарищами. Жизнь горбуна, как и любого ребенка общины складывалась из трех больших частей, проказ в свободное время, учебы у Старейших Мудрецов, часто уже беззубых, выседившихся до синевы стариков, которые шамкающими голосами требовали заучивать великие догматы от регулярного повторения которых кружилась голова, потому что догматов было много, времени было мало и учить их совершенно не хотелось, и последней частью жизни малышни племени Ахет, были очистительные беседы с назначенными матерями, которые как раз и следили за исполнением догматов, да и за порядками во всем племени, матери хоть и были стройны, тонконоги, и даже субтильны, отличались, стремительностью, и целеустремленностью, и ради блага своих назначенных детей часто были готовы на любые жертвы...

Старейший Мудрец, самый древний из них, говорят переживший уже то ли семь то ли восемь великих переходов, рассказывал однажды, как назначенная мать, когда совсем не было воды, поила назначенных детей своей кровью, и именно в память о ней мужчины нашего племени, поют каждую ночь, воспевая ее мужество, и величие ее назначенного материнства. Несмотря на то что боги великого дома гневаются, и насылают ядовитые туманы..
- Мы, Ахеты, всегда были смелым племенем, - шамкал старик,
- Мы ничего, и никогда не боялись,
- Даже принимали чужаков к себе,
- Главное что мы жили по великим догматам,
- И будем продолжать жить,
- Догматы да... - вздыхал он, и продолжал нараспев говорить дальше:
- Да будет великий переход назначен на дни, когда большие ночные солнца, начнут отдавать тепло,
- Да будет должно питаться растениями в дни великого перехода, в память о съеденных в великом доме.
- Да будет переход всегда по левую сторону от свода общинных туннелей,
- Да возвратиться каждый, по правую,
- Повторите дети, - шамкал он,
И нестройный хор детских голосков, повторял, а старик, полуприкрыв глаза после каждого предложения, утвердительно кивал, и старческий пушок на его голове, почти вытертый об узкие тоннели, светился, как нимб.
- Когда нибудь, когда кто нибудь из вас, станет таким же как я.. дети нестойно засмеялись, Старейший, мудро и чуть грустно улыбнулся: - кто станет, станет.
-  И тоже как я будет читать догматы несмышленышам вроде вас, - снова улыбка тронула его лицо,
- И они, эти несмышленыши, будущего, будут слышать как с ними говорю я, через кого то из вас... и  будут слышать, как многие поколения Ахет, говорят с ними голосом Старейшего. Запомните дети. Многие поколения, и снова чуть заметно улыбнулся..
Только очень внимательный наблюдатель мог заметить, что расслабленность старика была мнимой, за ее маской таилось напряженное внимание, которое было приковано к горбуну..

Дни шли очень быстро, дети росли, во время великой миграции еды и воды было вдоволь, слева, в далеке, возвышалась величественная громада великого дома, на вершине которого, из редка, появлялся дым. Изредка, твари с высоты,  нападали на старших племени, на самых смелых из них, рискнувших забраться для ночной песни во имя назначенных матерей, на самый верх, самых больших траворостов. Зато их песнь разносилась на многие многие переходы вокруг, и все соседние племена услышав ее знали, что племя Ахет, идет по своему пути, совершая великий переход. Иногда горбун слышал, откуда то из далека, песни других племен, и его юношеская наивная натура представляла себе другие племена, земли, которые на чужих, непривычных траворостах, так же мужественно поют песнь великой праматери.

Старейшины горбуна не любили, хоть он и был умен. Характером стал злобен, нетерпелив, и непреклонен, и у горбуна, даже начали возникать сомнения в некоторых догматах, и он, изредка, набравшись храбрости, осмеливался спорить со Старейшими, которые казались ему теперь, трусоватыми и не очень умными стариками, с которых потихоньку облетал весь лоск благородства, и кроме седины, в них, казалось ему, уже нет ничего выдающегося. К концу великой миграции стало гораздо холоднее, несколько ночных солнц, почти заняли уже свое зимнее положение, и всем было радостно от скорого возвращения, в такие теплые, и уютные тоннели, пусть и узкие, но родные.

Только горбун шел все более и более задумчивым, его беспокоил один не решаемый вопрос, почему старейшины, пережившие столько переходов не хотят остаться в великом доме, и строить нормальную, стройную жизнь, ведь именно этот переход, каждый раз отбрасывал племя назад, потому что запасов не хватало, лучшие, и сильнейшие Старшие, погибали, а придя в великий дом снова, находили тоннели в запустении, и тайники, сделанные перед великим переходом, тоже бывали открыты и разграблены.
- не будь этого проклятого перехода, - думал он, - мы бы, давно вышли на совершенно новый уровень цивилизации, и никому не пришлось бы умирать в этих ужасных переходах, а переход, в последние дни, становился все мучительнее, его начал беспокоить горб, с каждым шагом, казалось ему, в спину вставляют раскаленные до красна гвозди. которые рвали его внутренности, казалось до самой души.

Даже на отдыхе покоя не было,  у него появилась одышка, и он уже с трудом шагал даже вместе со старейшинами, шаг которых, надо отметить, был хоть и по старчески нетороплив, но легок, размерен, и ритмичен. Горбун же то выбегал вперед, то отставал, то почти по крабьи бочком, вышагивал рядом с назначенной матерью..

- Мам? Скажи,  почему я совсем другой?
- Незнаю сын. Но ты должен знать, одну очень простую вещь, какой бы ты ни был, я тебя люблю, и очень тобой горжусь, - сказала его назначенная мать, как всегда, с любовью глядя, на его уже почти взрослое лицо, по прежнему не красивое, с огромным ртом, и яркими пронзительно черными, огромными глазами...
- Мам, я тоже тебя люблю...
- Я знаю сынок, а теперь иди, иди скорей... тебя уже ждут..

В общинных тоннелях царила разруха, гигантский тоннельный червь изгрыз почти все кормовые ходы, и теперь, везде на стенах, были обрывки его шкуры и засохшей слизи.
В хлопотах по восстановлению прошло еще несколько дней.

- Ребята, друзья, я вас собрал тут, потому что хочу сказать одну важную вещь, - сказал Горбун,
- Какую??  - спросило сразу несколько молодых, жующих сочные куски травороста Ахет,
- Знаете, догматы это обман, они никому, совершенно никому не нужны, без них мы бы жили гораздо лучше.
- Да мы и так не плохо живем, - сказал, самый высокий, и крепкий Ахет,
-Сам посмотри,
- Еды завались,
- Матери добры к нам, - откусил, огромный кусок, чавкая им продолжил,
- Великий дом опять же.
- Говорят у дальних племен вообще нет домов.
- Живут, весь год, - шумно проглотив кусок, добавил, как звери какие то,
- Мы вон, на зиму в Великий Дом, вот что значит ци - ви - ли - за - ция, по слогам повторил он, недавно видимо, услышанное слово.  вот.
- А ты горбун с жиру бесишься. - Нам так назначенная мать сказала.
- Да нет ребят, ну вы сами посмотрите, Матерей у нас назначают Старейшие, а это не правильно, мы же должны жить со своими матерями!
- Горбатый, а горбатый - спросила молодая, тоненькая Ахета, - вот скажи, - ты свою маму любишь?
- Конечно люблю!
- Во! Видишь, значит Старейшие не ошиблись, правильно выбрали, значит. А выбрали бы не правильно, давно съели бы тебя, и все..
- Народ, тише! Старейший идет!
И вся молодь племени рассыпалась кто куда, только остался на полу сочный, большой кусок травороста.
Даже Горбун, по крабьи быстро, смылся с пути старейшего. Не хотелось Горбуну доставлять неприятности своей семье. Ой как не хотелось.

Ночные солнца, окончательно заняли зимнее положение, и горбун, все чаще выходил ко входу в тоннели племени, по вечерам, когда прохладный ветер, казалось смывал, постоянную, угнездившуюся боль, садился, и продолжал думать думать о миропорядке, и мироустройстве, о том что могло быть правильно, а от чего следовало бы избавится. Он представлял себе совсем другое общество, без старейших и старших, где единым, равным монолитом все стремятся к общему счастью, и каждый следующий вечер перед походом к выходу, он рассказывал о своих мыслях молодежи, кто то смеялся над ним в открытую, кто то прислушивался, и кивал, но всем, в целом, было безразлично, потому что жизнь шла вперед, и кому то надо было идти в кормовые тоннели, кто то беседовал со старейшими, и только горбуну было не до общего ритма. Он все дальше отходил от сверстников.

Потихоньку перестал общаться и с членами своей семьи, ему было некогда, мысли его, возможно благодаря постоянной боли, были полностью ясны, ярки и прозрачны... Старейшины по прежнему давали ему еду, как молодому, но пару раз уже намекнули, что из молодых, он скоро станет старшим, и наступит его черед идти работать в кормовые тоннели, а работать ему совершенно не хотелось, по тому что, боли в спине стали невыносимыми, даже назначенная мать, по прежнему опекавшая его, обратила внимание, что горб его стал совсем огромен и бесформенен.  

Однажды вечером, за день до праздника закрытия тоннелей на зиму, горбун вышел, ко входу в тоннель, в эти дни, перед самым закрытием, на почти холодном вечернем солнышке, копошилась малышня, чуть в отдалении стояли назначенные матери, одна из них посмотрела на него, и он узнал в ней, ту молодую Ахету, с которой они как то спорили.. Какой же я был наивный тогда думал горбун. Не ужели я не понимал, что изменить что то в этом болоте, сможет только какое то великое, божественное начало...

У него жутко болела спина, болела настолько что не хотелось вставать, болела на столько сильно что изо рта капала слюна, и лицо его обычно не эмоциональное выражало муку, у него было ощущение что под его кожей на спине скопилось такое напряжение, которое вот вот или разорвет его на части, или выльется наружу, безумным, диким криком боли. Он попытался закрыть глаза передними руками. Кожа на спине треснула.
Он закричал. Он стоял и ощущал немое восхищение всех кто его видел, в глазах их он видел восторг, и почти божественное благоговение, их глаза говорили ему о том что он стал выше всех Старейших, и ценнее для них..

За его спиной происходило что то странное, не было больше тяжести, только невыразимая легкость, и вместо чувства горба, тяжелого, мятого и неудобного, за собой Он ощущал правильность, легкость, и какую то новую силу, повернуть голову, было совершенно невозможно, но новые чувства его, новое ощущение, наполняло новой силой, страстью желанием, жить, он бочком, как всегда, подошел к краю пропасти, на которой жил, так же бочком, крабьим механичным движением выглянул за ее край, увидел в далеке яркое пятно ночного солнца, и в душевном порыве прыгнул.

В пьянящем ничего не понимающем счастье можно было утонуть, перед его глазами в дали, ярко сияло ночное солнце, он спешил, к нему, оно было так прекрасно, так ярко, что затмевало всю вселенную, и всей своей юной, не испорченной еще душой он стремился к нему, стремился все быстрей, неистовей. Сквозь ночную тишину, сквозь плотный и липкий летний воздух. Он был уверен, всей своей молодой душой, что теперь, теперь его послушают, и он наконец сможет изменить привычный мир, сможет сделать его правильнее, легче, и еще удобнее для всех...

Резкий свист и громкий хлопок порвал ночь на две половины. На до и после. На прошлое, и будущее, которого уже не будет.

- Тьфу, совсем сверчки оборзели, ууух  сранотня противная - сказала Баба Валя, вытерла мухобойку, старую, самодельную, сделанную из куска камеры от мотоцикла, и оконного штапика, об калошу и не торопясь, вдумчиво, налила самогона в стопку, чуть посидела глядя на ночной, почти осенний сад, выпила, откинулась назад, на старой, скрипящей скамейке, положила мухобойку на стол, рядом с фонарем - летучей мышью, и посмотрев на почти полную луну, тяжко вздохнула, и слезливо, противным не музыкальным совсем голосом, полным тоски и горя, затянула:

В темном лесе,
В темном лесе,
В темном лесе,
В темном лесе,
За лесью,
За лесью,
Распашу ль я,
Распашу ль я,
Распашу ль я,
Распашу ль я
Пашенку,
Пашенку.

Я посею ль,
Я посею ль,
Я посею ль,
Я посею ль
Лен-конопель,
Лен-конопель.
Уродился,
Уродился,
Уродился,
Уродился
Мой конопель,
Мой зеленой.

Тонок,долог,
Тонок, долог,
Тонок, долог,
Тонок, долог,
Бел-волокнист,
Бел-волокнист.
Повадился,
Повадился,
Повадился,
Повадился
Вор-воробей,
Вор-воробей.

В мою конопельку,
В мою зеленую,
В мою конопельку,
В мою зеленую
Летати,
Летати;
Мою конопельку,
Мою зеленую,
Мою конопельку,
Мою зеленую
Клевати,
Клевати.

Уж я его,
Уж я его,
Уж я его,
Уж я его
Изловлю,
Изловлю, -
Крылья-перья,
Крылья-перья,
Крылья-перья,
Крылья-перья
Ощиплю,
Ощиплю.
Он не будет,

Он не станет,
Он не будет,
Он не станет,
Летати,
Летати,
Мою конопельку,
Мою зеленую,
Мою конопельку,
Мою зеленую
Клевати,
Клевати.

Налила еще стопку. Выпила. Не поморщившись даже, пошла в дом...